О`Санчес - Суть острова
Зато как он шел домой, после окончательного «зубовного внедрения»! Сигорду мучительно хотелось встать на людном месте, ощерясь, оттопырив обе губы, чтобы всему свету видны были его безупречные металлокерамические жемчуга! Люди бы сбегались любоваться со всех концов города, а он бы ликовал… По серьезному — речи, конечно же, не шло, чтобы пойти на поводу у этих глупых и низменных желаний, добро бы и улыбкой обойтись, но Сигорд давно отвык улыбаться, а когда случалось — скорее кривился, не разжимая губ. Придется перевыкать и переучиваться… Боже мой! Он же почти все деньги на это дело просадил! Да еще и лендлордиха Патя червонец накинула — во всем городе, дескать, жилье подорожало!
Все не все, а похудела мошна — будь здоров! Восемь тысяч триста, без учета всякой такой необязательной мелочи, отдал он, чтобы с помощью врачей вернуть себе относительно здоровые зубы и глаза. Из двадцати пяти тысяч — оно само по себе немало, чистая треть, но если бы только это… Новый год, который казался таким далеким, набежал и убежал, оставив Сигорда один на один с новым хищником: налоговой декларацией. В прежней жизни Сигорд состоял на государственной службе, побочных прибытков не имел, а поэтому никаких деклараций не заполнял. Теперь пришлось, и выяснилось, что поскольку он нигде и никак не регистрировал свои коммерческие упражнения, то и на списание части налогов претендовать не может. От двадцати пяти тысяч следует отнять одну (одну!) тысячу необлагаемых никакими налогами доходов, а оставшееся умножить на ноль целых, восемнадцать сотых, или, попросту, высчитать восемнадцать процентов — и результат отнести в банк на счет налогового департамента! Все так просто и трагично. Восемнадцать процентов от двадцати четырех тысяч — это четыре тысячи триста двадцать талеров. Если сложить их и «медицинские» восемь триста, то получится двенадцать шестьсот с копейками. Больше половины от всего банковского счета! Курить надо бросать — вот тебе и экономия денег и здоровья. Сигорд в раздражении оторвал фильтр от сигареты и затянулся поглубже, чтобы уж продрало до самых почек. Все равно слабые, без фильтра-то и лучше, и дешевле.
На этом катастрофическом расчете Сигорд едва не надорвался морально, а тут еще за квартиру платить, да еще лишнее… Впредь надо быть умнее и хитрее.
Да. Умнее и хитрее, но это легко сказать, а придумать новую золотоносную идею — у Сигорда пока не получалось. Он кружил и кружил по свалке, подобно голодному койоту, но все это было не то.
Удалось ему свести знакомство и с унтером, который должен был сопровождать шофера, парнишку солдата, в то заветное утро, с тем счастливым грузом барахла, но теперь сумел получить с того только четыре краденых палатки (тысяча талеров навару), да полтора десятка той «панковской» обуви (три тысячи талеров навару). Потом унтера куда-то перевели…
Нет, конечно, Сигорду удавалось что-то найти и забодать: в старый знакомый АльП, в рыбацкий магазин. Кое-что по мелочи — на барахолку, через Розу, но за первый свой благополучный год, с тех пор, как он слупил грандиозный куш за противогазные сумки, заработал он всего-навсего восемь тысяч талеров. Две тысячи двести он заплатил за проживание, свет, газ, пять тысяч с мелочью — просто прожил, на еду, быт и одежду потратил, пять сотен отвалил за японский телевизор, с антенной, чтобы от кабеля не зависеть и не платить за него лишнее. Телевизор, да. А что еще делать одному вечерами в пустой квартире? Он и читал, и по дому убирался, и в гости несколько раз ходил… С Титусом и Розой почти не о чем было говорить, к тому же он непьющий. С бабами… Оно бы, конечно, и надо бы… Но, во-первых, женщины — это всегда большие и неоправданные расходы, тут и к гадалке не ходи. А во-вторых — он и не хочет ничего, по большому-то счету. Не хочет, ни с женщинами, ни сам, не говоря уж о всяких разных извращениях. Он даже программу переключал, если там были сцены эротического содержания: он не ханжа, но просто неловко смотреть, словно подглядываешь. В повседневной жизни, тем не менее, женские стати определенно волновали Сигорда: длинные ножки в мини-юбках, высокая грудь, виляющие попы — все это заставляло учащенно биться его поношенное сердце. Особенно если носили все это молодые красивые девчонки, — на сверстниц он уже не глядел как на женщин. Надо сказать, что и сверстницы, несмотря на почти волшебные перемены в его внешности, тоже не заглядывались на него, а молодые телки вообще не замечали ни Сигорда, ни его любопытствующих взоров. Было ему в ту пору пятьдесят три года.
* * *— У тебя все? И по провинциям, и по Иневии?
— Так точно, господин Президент!..
— Ну тогда иди. Чего мнешься, что еще?
— Гм… осмелюсь напомнить: что со Шредером делать?
— С кем? А… Да, помню… Что, много брал?
— Отпирается… Частично. Клянется, чем может, что предан делу и лично Вам…
— Слушай, Сабборг, ты мне бейцы не крути: брал, или нет?
— У Лауба, говорит, брал. Но в интересах дела, все, говорит, хотел вернуть в бюджет.
— Врет.
— Само собой. Тем более, что подтвердить и опровергнуть некому.
— Ну, покойный хоть жил своим делом, горел на работе, строил дома, не только коррупционные схемы. И не попадался. Этот… Шредер — тоже, говоришь, трудяга?
— Да. Преданность своему делу подтверждают абсолютно все, кто его знает.
— Господи, что за страна! Вор на воре, взяточник на взяточнике… Всех казнить — так с кем работать? Кстати говоря, а что ты так за него заступаешься, а? Как это у вас в Конторе говорится: «подмазан»? А, Сабборг, что примолк?
Сабборг чего примолк? Министр силился вспомнить, и вспомнил, наконец, где он впервые услышал пословицу, которую сначала не понял до конца, а потом полюбил всем сердцем: «Умный, как правило, живет среди умных, а дурак — всегда среди дураков». В том смысле, что умный разборчив, выбирая и формируя круг общения среди себе подобных, а дураку еще проще: для него — все дураки вокруг. Так же и Кутон: все у него — сплошные дураки, взяточники, да воры. Не оттого ли, что он сам… Это Чилли Чейн изрек, в фильме «Четвертая степень».
— Я, господин Президент, взяток даже на оперативной работе не брал, а теперь и подавно. Привык за долгую жизнь честно служить.
— Дерзишь? Я шуток и каламбуров на работе не терплю, ты знаешь. За столом, на даче, на охоте — да, а у меня в кабинете — нет. Ты понял?
— Так точно! Виноват, господин Президент!
— Нет, ты точно понял эти мои слова? Сумеешь их повторить?
— Так точно, господин Президент! Я действительно понял и действительно осознал. Прошу простить мою неуместную развязность!
— Ладно, посмотрим. Вытри, вытри лоб, разрешаю. Что-то я тоже растолстел на сидячей работе, китель не сходится… Иди. А… Значит, со Шредером: пугани на дорожку и отпусти. Все неправедное — до пенса вернуть в бюджет. Трудоголик-крадун, понимаешь. Помилую на этот раз, но дальше — всех абсолютно буду беспощадно карать, не взирая на лица, вплоть до расстрела! Как десять лет назад. И позови… Нет, скажи там, по пути, чтобы заготовили приказ о его перемещении в Иневию с понижением на один этаж, в заместители префекта какого-нибудь проблемного округа. Тотчас же пусть составят и немедленно мне на подпись, а то в текучке опять забуду. Да, и в прокуратуру пусть позвонят, чтобы они тебе же не совали палки в колеса по этому делу. И все проекты, что он подписывал, заморозить до… до совещания с мэром, которое будет, будет… В ноябре, четырнадцатого числа. Не забудешь ничего?
— Никак нет!
— Иди, и чтобы никого ко мне в течение получаса, отдохну. Кроме секретаря, разумеется. Она с бумагами пусть зайдет.
«К-коз-зел!» — вот что подумал хозяин Конторы, глава Департамента внутренних дел республики Бабилон, генерал-полковник Сабборг, покидая кабинет господина Леона Кутона, Президента республики Бабилон, но ни единым мускулом не выдал своих впечатлений и, дословно, ничего не упустив, передал в секретариат все пожелания господина Президента, включая мораторий на инвестиционные проекты округа, подписанные опальным, но все-таки прощенным чиновником Эдгаром Шредером. Между прочим, приходящимся Сабборгу дальним родственником по линии жены. Единственную неточность в передаче приказа он себе позволил: прямо из секретариата сам позвонил, вернее, попросил соединить его с Генеральной прокуратурой и лично передал Генеральному прокурору пожелание господина Президента. Чтобы, в конце-то концов, этот подонок знал свой шесток и надзирал не борзея, чтобы правильно понимал, кто у него в коллегах по охране закона и кто к «телу» ближе.
* * *Да, поселились в нем, в Сигорде, доселе неведомые или прочно забытые помыслы, впечатления и чаяния: радость успеха, запах больших и внезапных денег, жажда еще и еще раз вкусить эту радость, принять в трепещущие ноздри этот ни с чем не сравнимый запах… Отомстить… Если не отомстить, то хотя бы восторжествовать над теми, кто его обижал, кто насмехался над ним, избивал, гнал прочь, глумился… Чтобы все они, наконец, поняли…
